Новый балет Кристал Пайт для Парижской оперы - «Театр»

Кристал Пайт дебютировала в Парижской опере три года назад с Seasons' Canon на музыку Вивальди. Фурор, который произвел этот компактный, эффектный балет, никто не мог просчитать: рукоплескала и публика, и пресса. Пайт получила Benois de la danse, а котировки ее балетов по всему миру взлетели в разы. Важной вехой Seasons' Canon стал и для балета Оперы. Труппа, раздираемая внутренними неурядицами из-за смены худруков (скандальный уход Бенжамена Мильпье, компромиссный приход Орели Дюпон), преобразилась, словно с ними работал не хореограф, а армия психологов. Такого мощного, полного жизни и молодости ансамбля давно не доводилось видеть. Так что когда было объявлено о возвращении Пайт, Париж замер в ожидании, загодя раскупив билеты на все 20 показов.

На пустой сцене тусклый свет от громадного фонаря выхватывает два мужских силуэта. Фигура 1 (Франсуа Алю) — так подчеркнуто безлично их называет хореограф — лежит на полу. Фигура 2 (Орельен Уэтт) деловито множит шаги: лево-право-лево-право-лево-лево-право, и опять по новой. Руки тоже твердят заученный маршрут: подбородок, лоб, грудь, шея, губы, бедро, лоб, подбородок, шея, бедро, грудь, голова, губы. Руки на колени. Голова опущена. Фигура 1 переворачивается. Протягивает руку, чтобы дотянуться до Фигуры 2. Та неподвижна. Еще попытка. Пауза. Внезапно Фигура 2 вскидывается, хватается за голову, как в «Крике» Мунка, так же широко открывает рот. Тело скрючивается, падает и ползет к Фигуре 1. Борьба. В итоге Фигура 2 крутит головой, руками, ногами, приближаясь вплотную к Фигуре 1. Голова упирается в грудь, ложится в ладони, опускается на пол. Пауза. Оба тела неподвижны. Нет победителей, нет проигравших. Свет выключается.

Этот дуэт, наглядно иллюстрирующий текст, который, как и в случае с недавно показанным в Москве «Заявлением», написала сама Пайт,— основа и рефрен ее нового балета. Французская актриса Марина Хэндс текст озвучила, Белтон зарифмовал с музыкой. Даже не музыкой, а некими то навязчивыми, то пронзительными шумами и звуками, сквозь которые пробирается густой голос актрисы. Слова замедляются, набирают темп, кратно множатся, как в калейдоскопе, угрожающе повисают, срываются на марш, чтобы затем отозваться чувственным эхо, почти шепотом. Движение следует за текстом, меняется только число танцующих — дуэты вливаются в группу, группа распадается на конфликтующие подгруппы, все против всех, каждый против каждого.

Противостояние перерастает в войну. Неподвижные тела кажутся то безжизненными жертвами катастроф с картин Жерико, то грудой тряпок Болтански. В массовых сценах Кристал Пайт вновь обращается к своим фирменным многолюдным пластическим скульптурам-образам. Черные звенья-тела спаиваются в жесткую цепь, по каплям собираются в стихийную безудержную волну, сбиваются в жужжащий страшный рой и разлетаются вмиг, как карточный домик — казалось бы, ну сколько можно, но действует по-прежнему безотказно.

Но вот новый дуэт-адажио (одна из лучших танцовщиц нового поколения Марион Барбо и любимец современных хореографов Симон Ле Борнь), и тот же самый текст начинает звучать совершенно иначе — интимно, проникновенно. Шаги становятся мягче, прикосновения нежнее, диалог чувственнее, и оставшаяся без ответа протянутая рука выглядит пострашнее всех войн. Еще дуэт, хотя фактически — соло: над неподвижным телом (Алессио Карбоне) склоняется девушка (Мюрьель Зюсперрегай). Рука вновь следует за голосом — лоб, шея, грудь, но пульса в этом растерзанном толпой теле нет, как ни ищи. И уткнувшаяся в грудь голова обретает почти религиозный смысл. В этих дуэтах, а хореограф против обыкновения делает ставку именно на них, раскрывается сама суть балетного искусства — уникальная способность тел говорить, умение передать движением больше, чем словами, а в этом парижане большие мастера.

Здесь Кристал Пайт вполне могла бы поставить точку, и получился бы ее образцовый спектакль — связный, умный, тонкий, поэтичный. Но хронометраж вечера требовал второго акта. Закадровый голос исчезает, уступая место фортепианным прелюдиям Шопена. Сцена с вывернутыми наружу кулисами и задником выглядит совсем как в «Болеро» Матса Эка. Отсылкой к мэтру звучит и серия стремительных па-де-ша в одном из первых дуэтов, из которых преимущественно и состоит второй акт. От пластического воплощения текста подстрочника Пайт отказывается, конфликты тоже отходят на третий план, и чем дальше, тем отчетливее балет дрейфует в сторону дивертисмента с разными по качеству номерами.

Мужской дуэт Даниэля Стоке и Симона Валястро вышел образчиком хореографического почерка Пайт: танцевальное движение она, как клубок, всегда раскручивает из живота — из центра тела все начинается, там же оно почти всегда и заканчивается, и танцовщики здорово показывают эти тонкости. А вот финальный дуэт Людмилы Пальеро и Франсуа Алю, несмотря на обилие поддержек и нежностей, оставляет ощущение растерянности и незаконченности; трудно принять за поэтичное многоточие их финальное кружение под опускающийся занавес.

Впрочем, это еще не конец. Впереди — эпилог, и когда занавес вновь открылся, в зале повисла гробовая тишина. За пятиминутный перерыв на сцене вырос лес из гигантских золотых пластин. Обитатели этого леса — жуткие насекомые, затянутые в черный латекс с головы до ног, вместо рук устрашающие клешни-сабли — будто выскочили из балетов Уэйна Макгрегора. После их непродолжительного дефиле появляется еще один обитатель сюрреалистического леса — лохматый йети в золотых штанах и с голым торсом (танцовщика Такеру Косте в этом ряженом не опознать). Под ту самую песню Тедди Гейгер «Body and Soul» существо пускается в отвязный пляс. Армия жуков у него на подтанцовках — здесь хореографию Пайт не отличить от парижской работы ее бывшего учителя Уильяма Форсайта: те же классические быстрые связки мелких прыжков, заносок, батманов. «По крайней мере, закончили на веселой ноте»,— бросила одна из зрительниц. Еще до премьеры Кристал Пайт объявила, что уйдет на год в творческий отпуск. Хочется верить, что вернется отдохнувшей — душой и телом.

В Opera Garnier состоялась мировая премьера двухактного балета канадского хореографа, кумира парижской публики Кристал Пайт «Тело и душа» на музыку ее постоянного соавтора Оуэна Белтона, который собрал воедино собственные сочинения, прелюдии Шопена и песню Тедди Гейгер «Body and Soul», вынесенную в название. Долгожданная премьера обескуражила Марию Сидельникову. Кристал Пайт дебютировала в Парижской опере три года назад с Seasons' Canon на музыку Вивальди. Фурор, который произвел этот компактный, эффектный балет, никто не мог просчитать: рукоплескала и публика, и пресса. Пайт получила Benois de la danse, а котировки ее балетов по всему миру взлетели в разы. Важной вехой Seasons' Canon стал и для балета Оперы. Труппа, раздираемая внутренними неурядицами из-за смены худруков (скандальный уход Бенжамена Мильпье, компромиссный приход Орели Дюпон), преобразилась, словно с ними работал не хореограф, а армия психологов. Такого мощного, полного жизни и молодости ансамбля давно не доводилось видеть. Так что когда было объявлено о возвращении Пайт, Париж замер в ожидании, загодя раскупив билеты на все 20 показов. На пустой сцене тусклый свет от громадного фонаря выхватывает два мужских силуэта. Фигура 1 (Франсуа Алю) — так подчеркнуто безлично их называет хореограф — лежит на полу. Фигура 2 (Орельен Уэтт) деловито множит шаги: лево-право-лево-право-лево-лево-право, и опять по новой. Руки тоже твердят заученный маршрут: подбородок, лоб, грудь, шея, губы, бедро, лоб, подбородок, шея, бедро, грудь, голова, губы. Руки на колени. Голова опущена. Фигура 1 переворачивается. Протягивает руку, чтобы дотянуться до Фигуры 2. Та неподвижна. Еще попытка. Пауза. Внезапно Фигура 2 вскидывается, хватается за голову, как в «Крике» Мунка, так же широко открывает рот. Тело скрючивается, падает и ползет к Фигуре 1. Борьба. В итоге Фигура 2 крутит головой, руками, ногами, приближаясь вплотную к Фигуре 1. Голова упирается в грудь, ложится в ладони, опускается на пол. Пауза. Оба тела неподвижны. Нет победителей, нет проигравших. Свет выключается. Этот дуэт, наглядно иллюстрирующий текст, который, как и в случае с недавно показанным в Москве «Заявлением», написала сама Пайт,— основа и рефрен ее нового балета. Французская актриса Марина Хэндс текст озвучила, Белтон зарифмовал с музыкой. Даже не музыкой, а некими то навязчивыми, то пронзительными шумами и звуками, сквозь которые пробирается густой голос актрисы. Слова замедляются, набирают темп, кратно множатся, как в калейдоскопе, угрожающе повисают, срываются на марш, чтобы затем отозваться чувственным эхо, почти шепотом. Движение следует за текстом, меняется только число танцующих — дуэты вливаются в группу, группа распадается на конфликтующие подгруппы, все против всех, каждый против каждого. Противостояние перерастает в войну. Неподвижные тела кажутся то безжизненными жертвами катастроф с картин Жерико, то грудой тряпок Болтански. В массовых сценах Кристал Пайт вновь обращается к своим фирменным многолюдным пластическим скульптурам-образам. Черные звенья-тела спаиваются в жесткую цепь, по каплям собираются в стихийную безудержную волну, сбиваются в жужжащий страшный рой и разлетаются вмиг, как карточный домик — казалось бы, ну сколько можно, но действует по-прежнему безотказно. Но вот новый дуэт-адажио (одна из лучших танцовщиц нового поколения Марион Барбо и любимец современных хореографов Симон Ле Борнь), и тот же самый текст начинает звучать совершенно иначе — интимно, проникновенно. Шаги становятся мягче, прикосновения нежнее, диалог чувственнее, и оставшаяся без ответа протянутая рука выглядит пострашнее всех войн. Еще дуэт, хотя фактически — соло: над неподвижным телом (Алессио Карбоне) склоняется девушка (Мюрьель Зюсперрегай). Рука вновь следует за голосом — лоб, шея, грудь, но пульса в этом растерзанном толпой теле нет, как ни ищи. И уткнувшаяся в грудь голова обретает почти религиозный смысл. В этих дуэтах, а хореограф против обыкновения делает ставку именно на них, раскрывается сама суть балетного искусства — уникальная способность тел говорить, умение передать движением больше, чем словами, а в этом парижане большие мастера. Здесь Кристал Пайт вполне могла бы поставить точку, и получился бы ее образцовый спектакль — связный, умный, тонкий, поэтичный. Но хронометраж вечера требовал второго акта. Закадровый голос исчезает, уступая место фортепианным прелюдиям Шопена. Сцена с вывернутыми наружу кулисами и задником выглядит совсем как в «Болеро» Матса Эка. Отсылкой к мэтру звучит и серия стремительных па-де-ша в одном из первых дуэтов, из которых преимущественно и состоит второй акт. От пластического воплощения текста подстрочника Пайт отказывается, конфликты тоже отходят на третий план, и чем дальше, тем отчетливее балет дрейфует в сторону дивертисмента с разными по качеству номерами. Мужской дуэт Даниэля Стоке и Симона Валястро вышел образчиком хореографического почерка Пайт: танцевальное движение она, как клубок, всегда раскручивает из живота — из центра тела все начинается, там же оно почти всегда и заканчивается, и танцовщики здорово показывают эти тонкости. А вот финальный дуэт Людмилы Пальеро и Франсуа Алю, несмотря на обилие поддержек и нежностей, оставляет ощущение растерянности и незаконченности; трудно принять за поэтичное многоточие их финальное кружение под опускающийся занавес. Впрочем, это еще не конец. Впереди — эпилог, и когда занавес вновь открылся, в зале повисла гробовая тишина. За пятиминутный перерыв на сцене вырос лес из гигантских золотых пластин. Обитатели этого леса — жуткие насекомые, затянутые в черный латекс с головы до ног, вместо рук устрашающие клешни-сабли — будто выскочили из балетов Уэйна Макгрегора. После их непродолжительного дефиле появляется еще один обитатель сюрреалистического леса — лохматый йети в золотых штанах и с голым торсом (танцовщика Такеру Косте в этом ряженом не опознать). Под ту самую песню Тедди Гейгер «Body and Soul» существо пускается в отвязный пляс. Армия жуков у него на подтанцовках — здесь хореографию Пайт не отличить от парижской работы ее бывшего учителя Уильяма Форсайта: те же классические быстрые связки мелких прыжков, заносок, батманов. «По крайней мере, закончили на веселой ноте»,— бросила одна из зрительниц. Еще до премьеры Кристал Пайт объявила, что уйдет на год в творческий отпуск. Хочется верить, что вернется отдохнувшей — душой и телом.