Сорок дней без Галины Волчек: Гармаш, Орбакайте, Ефремов вспоминают актрису - «Новости Театра»

«Ощущение, что она огромную часть от меня самого унесла»

Галина Волчек… 40 дней сегодня, как нет ее на этой земле. Чистый белый снег покрыл ее могилку на Новодевичьем. А снег тает, а все плачут — со слезами и без слез… Уже 40 дней и ночей, 960 часов, 57 600 минут, 3 456 000 секунд. Именно столько живут без нее семья, дом, друзья, зрители, «Современник», который и был ее домом. А она в нем — артистка, режиссер, царственная особа без царских замашек. В общем — всё.

«Что для вас эти 40 дней без Галины Борисовны?» — спросила я у тех, кто был рядом с ней пятьдесят, тридцать, двадцать лет, а кто-то — и того меньше. От артистов до монтировщиков спросила. Их эмоции, чувства, истории сложились в удивительный и, что самое ценное, очень исповедальный пазл под названием «Мои 40 дней без Волчек». Такими бывают разве что личные письма. Вот они.

Елена Милиоти, актриса:

— Вспомнила: самый первый спектакль «Вечно живые», репетиция. Галя сидит в зале, молчит, курит, курит, курит… Со стороны посмотреть — ну просто никакая, такой вялый, ленивый человек, да еще весь в себе. Если не курит, то кофе хлебнет из термоса, который на репетиции приносил наш композитор Рафа, ему мама с собой давала. И вдруг идет на сцену — боже мой, там такой темперамент! Откуда?! А уж когда мы увидели ее в костюме и в гриме… Не знали бы, что она, — не узнали б. Надо же, думали, она сама как воплощение того самого мхатовского метода перевоплощения!

Как это ни парадоксально звучит, я очень за Галю рада. В нашем возрасте уже особо не думают, как жить, а думают, как умирать, чтобы не обременять собой никого. Вот Галя, как Фрези Грант у Александра Грина, — бегущая по волнам: бежала по волнам и убежала туда, где столько людей ей будут рады. И кто знает, как живут на том свете? Может, у них там филиал какой организовался?

Михаил Ефремов, актер:

— Я потерял великую актрису — вот о чем я думаю все эти дни. Я понимал, что она большой театральный деятель, строитель театра, — так и есть. Но она — великая русская актриса, которая много лет гениально играла роль художественного руководителя. Она же мне всегда говорила: «Мишка, я всего боюсь, не знаю, не понимаю как…», но играла. Кто-то из корифеев Малого театра на замечание режиссера однажды сказал: «Умерли». — «В каком смысле?» — не понял режиссер. «Умерли те, кто замечания мне мог делать». Вот и у меня после ее ухода теперь больше нет «спины», никто не прикроет. И вроде есть кому делать замечания, да мало кого есть слушать…

Ольга Дроздова, актриса:

— «Галина Борисовна, Барина Голисовна!» — так однажды с перепугу я обозвала ее в лифте, опаздывая на репетицию… Три этажа укоризненного молчания. Больше не опаздывала, заикалась на репетиции долго…

Долгие 40 дней! А 30 лет работы вместе — оказалось совсем не долго. 40 дней она мне не снится… «Буду тебя ругать, а то есть начнут из ревности», — говорила и любила, правда, теперь можно, наверное, не скрывать!

Пока вспоминается только то, что не успела ей глупости какие-то рассказать… Как звонил Максим Галкин, давно: «Мы тут в Юрмале поспорили с Галиной Борисовной: ты еврейка?» — «Нет. Русские, цыгане, немцы есть какие-то, черкесы или адыги даже… По мужу только если!» Вскоре меня нашел двоюродный брат по отцу: бабушка наша таки еврейка! Обрадовалась! Смешно: даже в этом хотелось быть ближе к ней. Правда, ей рассказать не успела, забыла…

Галина Борисовна, ну приснитесь вы уже мне! Я вам столько должна сказать!!! Все, реву…

Игорь Попов, директор театра:

— Не могу поверить, что ГБ нет. Ее присутствие ощущается в театре в каждом углу — как ни странно, но даже в тех местах, где она после ремонта не была. Абсолютное чувство, что 10 минут назад она уехала из театра, и это какой-то спектакль, в котором она меня заставила участвовать. Когда меня представляли труппе, она сказала, что я не понимаю, что «Современник» — театр особенный. Это осознание вдруг пришло. Жалею только о том, что на премьеру «Папы» Мама не пришла…

Сергей Гармаш, актер:

— Скорее всего, я впервые в жизни переживаю такой момент, когда уход человека до такой степени действует на мое сознание, на мое существование. Я еще до конца не могу этого принять. У меня вообще ощущение, что она огромную часть от меня самого унесла, как будто бы меня нет.

Я нахожусь с ней в постоянном диалоге. У меня очень много вопросов, я задаю их ей и представляю, какое у нее в этот момент лицо, какие глаза… Я спрашиваю про личное. Это же самая большая часть моей счастливой жизни, когда у меня рядом была мама и учительница. И вот ее нет.

Мне невероятно важно, чтобы все мои мысли, все мои слова, сказанные и несказанные, были действенными и доказательными. «Доказательство» — одно из любимых ее слов. Любой твой шаг, актерский или режиссерский, должен быть доказан. Наверное, так и надо дальше жить, работать, чтобы по-прежнему доказывать себя, как этому учила меня она.

Николай Судариков, монтировщик:

— Я знал Галину Борисовну и в дни триумфа на Бродвее, и в дни оваций в Германии, и в шумные, сногсшибательные гастроли по Союзу. Но остается в памяти почему-то другое — когда Волчек одна, и никого нет рядом. В это трудно поверить, потому что такой режиссер всегда на виду, среди почитателей (или недругов?), родных и близких по духу, по призванию.

В 1987 году, на гастролях в Хабаровске, по пути из гостиницы в театр, на скамейке, среди оглушительно пахнущих на клумбе лилий, она была одна. Пригласила нас с товарищем сесть и поведать о житье-бытье. Товарищ, к слову, стал нагружать ее трудностями театра, а она во все вникала, но… А потом мы долго молчали, наслаждаясь вечером, летом, близостью манчжурских сопок и всего прекрасного, что дарило лето. Я теперь думаю: почему она была одна?..

В Касселе в 90-м история повторилась. Перед огромным, только что отстроенным театральным центром на вазе для цветов сидела Галина Борисовна. Одна. Почему? Ведь она в 90-е, в голодные гибельные годы, вывезла весь театр! И в те же 90-е мы грелись под солнцем Израиля, когда в Москве стояли четырехчасовые очереди за молоком — для детей, стариков, умирающей страны… Что делала наша любимая Галина Борисовна! Она спасала нас от непридуманной смерти и заставляла любить искусство, жизнь, страну! Но почему она была одна? И на приеме в посольстве в Нью-Йорке перед зеркалами, когда все веселились и радовались успеху, — тоже одна.

Всегда знал, что она, как Стена Плача, может защитить и защищала от неблагодарных людей. И могла пригласить в кабинет, когда видела на лице человека что-то не то.

Даша Белоусова, актриса:

— За эти 40 дней — поразительное открытие: она нас подготовила. Последний великий ее урок нам, а мы не понимали этого в полной мере до ее ухода. Она дала мне столько любви, столько веры! Каждый ее разговор — со всеми вместе или конкретно с тобой — теперь зеркально отражается во всем, что я делаю. Случился невероятный парадокс, который невозможно было предугадать, как в шахматной партии, когда ее вел с тобой сильный партнер, и только в финале ты понял, в чем был подлинный смысл. Теперь я сильнее, чем раньше, мудрее, чем раньше, и это все сделала она.

Владислав Ветров, актер:

— 40 дней… Сиротство. Театр пока по инерции, с ускорением, приданным ГБ, движется в том направлении, которое она пыталась задавать. Но через некоторое время он станет другим. Без ее безумной любви, ее абсолютной преданности делу и отдачи. Так складывается судьба «Современника»: необходимость видеть ее поразительные глаза, ощущать на себе ее материнскую заботу…

Кристина Орбакайте, актриса, певица:

— Она ушла в канун католического Рождества. Я узнала, что она при смерти, когда собиралась на праздничную службу в костел, молилась, все мысли были только о ней. Она решила уйти, но не оставить всех тех, кого любила, и тех, кто преклонялся перед ней. Наша семья тяжело пережила эти последние дни декабря, да и сам Новый год. И я до сих пор нахожусь в растерянности: как выходить на сцену «Современника», не обняв ее? Но театр живет, смеется и плачет вместе со своими зрителями. Ее зрителями. И каждый чувствует ее свет, как в тех стихах: «Уходя, оставьте свет, это больше, чем остаться. Это лучше, чем прощаться, и важней, чем дать совет».

Александр Гельман, драматург:

— Примерно за полтора месяца до смерти Галины Борисовны, узнав, что я заканчиваю работу над новой пьесой, она попросила меня приехать в театр. Сидела в кресле за столом в ложе служебного входа, на столе было много разной еды, в основном овощи, фрукты. Она беседовала с Женей Арье, выглядела уставшей, но разговаривала оживленно, энергично. Когда Арье поднялся, Галя позвала меня. Не вдаваясь в подробности, я рассказал о пьесе. Она задала несколько вопросов, главный — когда смогу прочитать? Ответил, что надеюсь до Нового года поставить точку. Галя сказала, что замысел ей кажется интересным, и если пьеса ей понравится, она была бы рада ее поставить. То, что в ней всего два человека, две роли, сказала она, позволит ей репетировать и дома. И добавила: «А это в теперешнем моем положении важно».

Мы договорились, что после Нового года Миша Али-Хусейн привезет меня к ней на дачу, и я ей прочитаю пьесу. Мы попрощались в полной уверенности, что все так и будет, как мы условились. Но, увы, люди только полагают — располагает Всевышний…

В далеком 1977 году, когда мы были молоды, полны творческих сил, Галя поставила на сцене «Современника» мою пьесу «Обратная связь» — по тем временам спектакль был достаточно дерзким, пользовался большим успехом. Несколько раз я присутствовал на репетициях — ее замечания, советы, предложения актерам отличались отчетливыми, точными формулировками.

Галя была очень своеобразным, ни на кого не похожим человеком и режиссером. Ко мне она относилась всегда тепло, сердечно. Я никогда не забуду ее.

Алена Бабенко, актриса:

— В театре — три фотографии, с которыми я теперь встречаюсь: в стеклянном переходе, в коридоре за сценой и в маленькой курилке, что на четвертом этаж, на лестнице, прямо в уголке на столике. Там теплее всего с ней… Она курила — и на этой фотке тоже с сигареткой сидит, задумчиво подперев голову рукой. Теперь я сижу там с ней и разговариваю, как на кухне. «Галина Борисовна, а может быть, хватит мне играть «Пигмалион»? Я уже взрослая», «Эх, так я не пришла к вам с монологом из «Осенней сонаты», а хотела ведь…», «А можно я всегда буду с вами советоваться?» Спрашиваю, а потом думаю: «Ну зачем я сейчас ее отвлекаю? Она же там путь сложный проходит… До 40-го дня не до бесед». Вспоминала, как один раз пришла к ней с личными проблемами, на что она отреагировала: «Ой, Алена, это все ерунда! У тебя сейчас спектакль на выпуске! Иди репетируй и голову не забивай! Все будет хорошо».

Такие выдающиеся люди, как она, в общении очень просты и честны. Когда на днях я беседовала с новым руководителем театра в ее ложе, где много ее фотографий, мысленно перенеслась в последний день нашей встречи — на ее день рождения. Актеры сделали капустник, и там играли мою Машу — роль, с которой началась моя жизнь в «Современнике». В шутку я ей сказала: «Ага, подсиживают меня? Я, стало быть, в тираж?» На что она ответила: «Какой еще тираж? Тебе еще играть и играть!..» Получилось, что так она меня благословила. Она всех нас благословила и обещала быть с нами. Поэтому я с ней курю на 4-м этаже, на лестнице в уголке…

Сергей Юшкевич, актер:

— Эти 40 дней оказались самыми трудными в моей жизни, а «Три товарища» 27 декабря — невыносимо тяжелым. В течение всего спектакля с нами происходили срывы, которые едва удавалось скрывать от зрителя. В этом спектакле все пропитано ею. Я умолял руководство отменить, не знал, как продержаться три часа на сцене, осознавая, что больше никогда не услышу ее теплого «Привет, Серега!». Мы лишились ИММУНИТЕТА, который нас оберегал, взращивал и учил радоваться — даже порой очень неприятным обстоятельствам.

Евгения Кузнецова, завлит:

— Я рада, что сегодня, в 40-й день, на фасаде «Современника» появится новый баннер. На нем — только факты, только самое очевидное из того, что сделала Галина Борисовна для театра, и наши слова благодарности. Он надолго на нашем фасаде — точно до конца сезона.

Пока трудно понять, как мы будем жить дальше. Надо работать, меняться вместе со временем, но не бежать сломя голову. Волчек часто говорила, что крайне важно идти вперед, но всегда в этом движении находить возможность оглянуться назад — хотя бы для того, чтобы оценить пройденное.

Виктория Романенко, актриса:

— Я думаю о ней каждый день. Я разговариваю с ней каждый день. Без нее все не так. Без нее все пусто. Я всегда жила с ощущением того, что в любой ситуации, в любой печали и радости у меня есть она, что приду к ней хоть ночью, обниму, сяду рядом — и буду спасена, защищена. Теперь я сама за себя, взрослая…

Галина Борисовна нас подготовила к этому событию — подготовила своей любовью и своей верой. Мы сможем, я уверена, мы справимся. Я не предам вас, Галина Борисовна.

Сергей Прохоров, монтировщик:

— 40 дней ее нет, но она с нами! Она нас хранит. Любит. Она за нас молит Бога! Больно, что никогда не будут нам улыбаться ее добрые глаза, никогда никого не коснется тепло ее рук…

Мы любим вас, наша МАМА! Мы помним и всегда будем помнить, сколько бы дней и лет ни прошло!