Кризис традиционных ценностей в спектакле «Посадить дерево» - «Театр»

Андрей Архангельский

Отец решает «посадить дерево», как положено — берет с собой сына, и они отправляются куда-то за город, на электричке. Ключевое слово тут — «как положено». Отец исполняет ритуал, следуя известному «мужскому правилу» (родить сына, построить дом и так далее). Однако сын не понимает, хотя и повинуется, и тащит саженец, замотанный в пакет, но всю дорогу бубнит: зачем вообще это нужно?..

Конфликт отцов и детей — классическая формула русской культуры. Советская культура, кажется, в последний раз на эту тему говорила в пьесе Виктора Славкина «Взрослая дочь молодого человека» (1979). С тех пор конфликт отцов и детей отягощен еще и политическим и мировоззренческим расколом, конфликтом советского и постсоветского. Можно было бы предположить — в силу общественной важности темы,— что таких спектаклей у нас пруд пруди; что афиши пестрят названиями об очередном конфликте между советским отцом и постсоветским сыном. Но — нет. Кое-где этот конфликт представлен — в фильме «Миллиард» с Владимиром Машковым, например; злополучные «Временные трудности» (2018) закачиваются выморочным примирением (отец и сын по одну сторону баррикад против каких-то негодяев, которые хотят продать никому не нужный завод). То есть и конфликта, собственно, никакого нет, хочет нам сказать массовое искусство. И вот на этом фоне — «Посадить дерево».

Этот спектакль по многим параметрам действительно «слишком прост». Герои, пожалуй, еще даже и намеренно упрощены до публицистической шаржированности. Отец — классический представитель рабочего класса (мог бы быть, как у Славкина, инженером, но нет, тут у нас рабочая косточка, мастер чего-то там — теперь пойди еще поищи в реальности такого мастера и такой завод). Его сын, который целыми днями «сидит в компьютере» (и недавно поступил в институт),— также шаржированный представитель загадочного постсоветского поколения. Упрощением можно считать даже тот факт, что отца и сына в спектакле играют Михаил Ефремов и его сын Николай. Понятно, что это служит дополнительной рекламой спектаклю, но едва ли это самое главное. Ефремов-старший переиграл, кажется, все, что мог — в кино и на сцене; и нынешний его герой так или иначе собран из осколков предыдущих ролей. И про конфликт мы сразу все понимаем. Но почему-то эта простота и предсказуемость в данном случае не мешают и не раздражают. Простота компенсируется актуальностью и редкостью такого конфликта на сегодняшней сцене.

И по формальному набору героев, и месту, и дереву посреди поля — все это напоминает нам Беккета, «В ожидании Годо». Отец — смесь книжной мудрости и практической неспособности к коммуникации. Начинает он с чтения классической нотации, обращенной через и как бы даже «сквозь» сына к целому поколению. «Раньше все сажали деревья,— начинает он свысока.— В почве много полезных элементов. Кальций и фосфор. Они питают корни. И про почву мы знали, и про устройство ракеты, и что там в Гондурасе. А вы что вообще знаете?..»

«Какое странное поле ты выбрал, папа. Оно какое-то голое, ничего тут не растет»,— отвечает, осматриваясь, сын. Который только-только, оказывается, снял наушники и ничего не слышал, и ему приходится все повторять заново. По два раза. «Ну и что! Будем здесь сажать. Ты ведь мужик. А мужик должен уметь рисковать!» — раздражается отец. Сын, однако, оказался прав в своих подозрениях. Как выяснилось, сажать дерево они решили в чистом поле для гольфа, частном, естественно, принадлежащем то ли действующему, то ли бывшему депутату Госдумы.

В тот момент, когда, наконец, герои худо-бедно выкопали яму, появляются двое охранников. Они по возрасту и социальному происхождению примерно таковы же, как и наш отец, и, казалось бы, сейчас они обо всем договорятся. Но — нет. Вопреки марксистской теории, вся солидарность трудящихся летит к чертям — у охранников тут собственный интерес: вначале напугать лохов, а потом желательно получить с них какую-то компенсацию.

Социальной проблематики тоже никто не отменял. У нас мало где говорят про частную собственность. В итоге в массовом сознании она как бы и есть, но как бы ее и нет, такой вот фантом. Именно поэтому в спектакле частная собственность предстает в форме иррациональной, как бы разрастающейся угрозы.

Казалось бы, в чем проблема, по ошибке выкопал яму, надо просто закопать, но нет, яма оборачивается целым шлейфом проблем, включая шантаж, обман, угрозы…

В добавление ко всему саженец многострадальный, любовно упакованный, как выяснилось, никакой не саженец, а муляж, имитация китайского производства, который незадачливому папаше подсунули под видом настоящего. Муляж дерева на поле для гольфа. Пластмассовый мир победил, как пел Егор Летов. Все рушится, весь мир — подделка, обман, иллюзия, ничего настоящего нет, кроме ненависти и алчности. Охранники пугают тем, что любая ямка, вырытая на «элитном поле», есть огромная потрава. Но охранники и сами виноваты, что не остановили вовремя чужаков, то есть косвенная ответственность за испорченное поле лежит и на них, о чем сын внезапно им напоминает. Он же предлагает парадоксальное решение, которое устроит всех: воткнуть этот самый пластмассовый корень в землю. Таким образом, никакой ямы не будет. Никто из хозяев поля не будет проверять случайно выросшее деревце. И отвечать за него никому не придется. Выросло и выросло. Ноль ответственности — удобная для всех ситуация.

Гомерическая мораль спектакля: попытка следовать какой-то «древней традиции» оборачивается крахом.

Пластмассовое дерево не будет плодоносить, никто яблочек с него срывать не будет, вспоминая добрым словом предков. В новом мире традиции прошлого не работают, не имеют смысла, по крайней мере буквальное их соблюдение.

Они порождают буквально ничто, отсутствующее событие. Но, с другой стороны, это не привело и к ужасу, не оставило по себе гору трупов, хотя вполне могло бы (на сцене в пиковой точке повествования присутствуют аж три заряженных пистолета). В патовой ситуации удалось найти приемлемое решение, компромисс. Удалось договориться. Удивительно, но это и есть подлинное «социальное примирение», о необходимости которого нам так напоминают по телевизору. И оно вовсе не теоретическое, не книжное, а вполне реальное. Из пластмассового мира также можно соорудить нечто человеческое, живое.

…Столичный театр давно уже негласно поделен надвое — между современностью и традицией. Вот, условно, с внешней стороны Садового кольца у нас — сплошной Чехов, плюс бесконечная антрепризная «жизнь господина N» или «мадам M». С внутренней — ядовитый дух современности, бескомпромиссной правды жизни, где молодые говорят с молодыми же о своих проблемах. Никакого соединения, диалога между двумя этими формами театра давно нет. И вдруг ты понимаешь, что нынешний спектакль делает актуальным: его сюжет универсален, он подойдет, условно, и молодому театру, и пожилому. Драматург Алексей Житковский, режиссер Марина Брусникина и продюсер Леонид Роберман соединили в этом спектакле обе стороны русского театра, как бы свели их друг с другом. То, что спектакль будет идти одновременно и в театре имени Пушкина, и (через дорогу) в «Практике», подтверждает его универсальность.

И последнее. Ни одно дерево во время спектакля не пострадало.

В театре «Практика» состоялась премьера спектакля Марины Брусникиной «Посадить дерево». Простой сюжет, простой конфликт. Но именно этого мы давно не видели на российской сцене. Не в этом ли подлинная новизна спектакля? Андрей Архангельский Отец решает «посадить дерево», как положено — берет с собой сына, и они отправляются куда-то за город, на электричке. Ключевое слово тут — «как положено». Отец исполняет ритуал, следуя известному «мужскому правилу» (родить сына, построить дом и так далее). Однако сын не понимает, хотя и повинуется, и тащит саженец, замотанный в пакет, но всю дорогу бубнит: зачем вообще это нужно? Конфликт отцов и детей — классическая формула русской культуры. Советская культура, кажется, в последний раз на эту тему говорила в пьесе Виктора Славкина «Взрослая дочь молодого человека» (1979). С тех пор конфликт отцов и детей отягощен еще и политическим и мировоззренческим расколом, конфликтом советского и постсоветского. Можно было бы предположить — в силу общественной важности темы,— что таких спектаклей у нас пруд пруди; что афиши пестрят названиями об очередном конфликте между советским отцом и постсоветским сыном. Но — нет. Кое-где этот конфликт представлен — в фильме «Миллиард» с Владимиром Машковым, например; злополучные «Временные трудности» (2018) закачиваются выморочным примирением (отец и сын по одну сторону баррикад против каких-то негодяев, которые хотят продать никому не нужный завод). То есть и конфликта, собственно, никакого нет, хочет нам сказать массовое искусство. И вот на этом фоне — «Посадить дерево». Этот спектакль по многим параметрам действительно «слишком прост». Герои, пожалуй, еще даже и намеренно упрощены до публицистической шаржированности. Отец — классический представитель рабочего класса (мог бы быть, как у Славкина, инженером, но нет, тут у нас рабочая косточка, мастер чего-то там — теперь пойди еще поищи в реальности такого мастера и такой завод). Его сын, который целыми днями «сидит в компьютере» (и недавно поступил в институт),— также шаржированный представитель загадочного постсоветского поколения. Упрощением можно считать даже тот факт, что отца и сына в спектакле играют Михаил Ефремов и его сын Николай. Понятно, что это служит дополнительной рекламой спектаклю, но едва ли это самое главное. Ефремов-старший переиграл, кажется, все, что мог — в кино и на сцене; и нынешний его герой так или иначе собран из осколков предыдущих ролей. И про конфликт мы сразу все понимаем. Но почему-то эта простота и предсказуемость в данном случае не мешают и не раздражают. Простота компенсируется актуальностью и редкостью такого конфликта на сегодняшней сцене. И по формальному набору героев, и месту, и дереву посреди поля — все это напоминает нам Беккета, «В ожидании Годо». Отец — смесь книжной мудрости и практической неспособности к коммуникации. Начинает он с чтения классической нотации, обращенной через и как бы даже «сквозь» сына к целому поколению. «Раньше все сажали деревья,— начинает он свысока.— В почве много полезных элементов. Кальций и фосфор. Они питают корни. И про почву мы знали, и про устройство ракеты, и что там в Гондурасе. А вы что вообще знаете?» «Какое странное поле ты выбрал, папа. Оно какое-то голое, ничего тут не растет»,— отвечает, осматриваясь, сын. Который только-только, оказывается, снял наушники и ничего не слышал, и ему приходится все повторять заново. По два раза. «Ну и что! Будем здесь сажать. Ты ведь мужик. А мужик должен уметь рисковать!» — раздражается отец. Сын, однако, оказался прав в своих подозрениях. Как выяснилось, сажать дерево они решили в чистом поле для гольфа, частном, естественно, принадлежащем то ли действующему, то ли бывшему депутату Госдумы. В тот момент, когда, наконец, герои худо-бедно выкопали яму, появляются двое охранников. Они по возрасту и социальному происхождению примерно таковы же, как и наш отец, и, казалось бы, сейчас они обо всем договорятся. Но — нет. Вопреки марксистской теории, вся солидарность трудящихся летит к чертям — у охранников тут собственный интерес: вначале напугать лохов, а потом желательно получить с них какую-то компенсацию. Социальной проблематики тоже никто не отменял. У нас мало где говорят про частную собственность. В итоге в массовом сознании она как бы и есть, но как бы ее и нет, такой вот фантом. Именно поэтому в спектакле частная собственность предстает в форме иррациональной, как бы разрастающейся угрозы.Казалось бы, в чем проблема, по ошибке выкопал яму, надо просто закопать, но нет, яма оборачивается целым шлейфом проблем, включая шантаж, обман, угрозы… В добавление ко всему саженец многострадальный, любовно упакованный, как выяснилось, никакой не саженец, а муляж, имитация китайского производства, который незадачливому папаше подсунули под видом настоящего. Муляж дерева на поле для гольфа. Пластмассовый мир победил, как пел Егор Летов. Все рушится, весь мир — подделка, обман, иллюзия, ничего настоящего нет, кроме ненависти и алчности. Охранники пугают тем, что любая ямка, вырытая на «элитном поле», есть огромная потрава. Но охранники и сами виноваты, что не остановили вовремя чужаков, то есть косвенная ответственность за испорченное поле лежит и на них, о чем сын внезапно им напоминает. Он же предлагает парадоксальное решение, которое устроит всех: воткнуть этот самый пластмассовый корень в землю. Таким образом, никакой ямы не будет. Никто из хозяев поля не будет проверять случайно выросшее деревце. И отвечать за него никому не придется. Выросло и выросло. Ноль ответственности — удобная для всех ситуация. Гомерическая мораль спектакля: попытка следовать какой-то «древней традиции» оборачивается крахом. Пластмассовое дерево не будет плодоносить, никто яблочек с него срывать не будет, вспоминая добрым словом предков. В новом мире традиции прошлого не работают, не имеют смысла, по крайней мере буквальное их соблюдение.Они порождают буквально ничто, отсутствующее событие. Но, с другой стороны, это не привело и к ужасу, не оставило по себе гору трупов, хотя вполне могло бы (на сцене в пиковой точке повествования присутствуют аж три заряженных пистолета). В патовой ситуации удалось найти приемлемое решение, компромисс. Удалось договориться. Удивительно, но это и есть подлинное «социальное примирение», о необходимости которого нам так напоминают по телевизору. И оно вовсе не теоретическое, не книжное, а вполне реальное. Из пластмассового мира также можно соорудить нечто человеческое, живое. …Столичный театр давно уже негласно поделен надвое — между современностью и традицией. Вот, условно, с внешней стороны Садового кольца у нас — сплошной Чехов, плюс бесконечная антрепризная «жизнь господина N» или «мадам M». С внутренней — ядовитый дух современности, бескомпромиссной правды жизни, где молодые говорят с молодыми же о своих проблемах. Никакого соединения, диалога между двумя этими формами театра давно нет. И вдруг ты понимаешь, что нынешний спектакль делает актуальным: его сюжет универсален, он подойдет, условно, и молодому театру, и пожилому. Драматург Алексей Житковский, режиссер Марина Брусникина и продюсер Леонид Роберман соединили в этом спектакле обе стороны русского театра, как бы свели их друг с другом. То, что спектакль будет идти одновременно и в театре имени Пушкина, и (через дорогу) в «Практике», подтверждает его универсальность. И последнее. Ни одно дерево во время спектакля не пострадало.